Вовка
Солнце еще не набрало высоту, горизонт только угадывался за сиреневой, подсвеченной юными лучами, дымкой. Было свежо. Эта дымка, отражаясь от океана, делала его непроглядным, похожим на старое стекло. По поверхности белыми разводами шли волны, но не застывшие, как в стекле, а тягучие, долгие и тяжелые.
Воде нравилось смотреть из-под своей толщи на человечков, нарушающих ее гладь каждое утро. Они упорно пробирались к какой-то ведомой им точке, сидели там, свесив ноги с остроносых досок, а иногда стайкой передвигались туда-сюда. А иной из них совсем неожиданно начинал отгребать к берегу, и вдруг по волне, похожей снизу на теряющее след облако, уносился куда-то вбок, чтоб через некоторое время снова присоединиться к своей стайке.
Вообще у Воды было множество морей, множество берегов. Она все их любила по-разному, они все были словно разные портретные рамы. Одни такие из которых ей следовало показать лицо строгое, другие, из которых она не могла не улыбаться, а третьи были простыми и светлыми, и она была в них мягкой, как детский профиль.
И хотя этих, с досками, она все чаще и чаще стала видеть в совсем разных своих морях, оставались еще уголки, где подобного не происходило. Где она смотрела в чистое небо, колыхала свои подводные сады, где медузы, словно движущиеся призрачные цветки, путешествовали с ней от дна к солнечному слою, чтобы она всегда имела с собой рядом их колышущиеся холодные букеты.
Вообще она любила все моря одинаково, но бывали минуты и местечки, которым Вода отдавала большее предпочтение. Таким местом был давно забытый пароходами пирс на берегу одного из самых далеких её морей.
Летом под этот пирс каждый день часов в десять-одиннадцать забиралось Утро. Расположившись там, оно свежо светилось, и Вода иногда болтала с ним о пустяках.
И вот в одно такое лето Воде вдруг показалось странным, что неподалеку от пирса на поверхности болтается какой то предмет. Вначале, присмотревшись к нему сквозь бледно-зеленую прозрачную толщу, она даже слегка не поверила увиденному, а потому осторожно ощупала покачивающуюся доску и обе свисающие с нее ноги.
Странно и непривычно было видеть в этом море этакое сочетание — человечек и доска. Однако, отвлекшись на что-то, она перенеслась от этих к другим берегам, где свисающие с досок ноги были привычны, а потому забыла о необычном явлении.
Вернуться обратно, к старому пирсу, к уже остывающим зеленым пучинам, Воде решилось к осени. Берег вокруг ржавел от благородной прохлады, и трава на рассвете оказывалась в сладкой седой корочке инея, на пляжах пахло не только водорослями, но и озябшей полынью. На поверхности шумно топтались чайки, танцевали с ветром свою свежую джигу, и недалеко от пирса снова качалась доска и с нее, шевелясь, свисали две ноги.
Вода опять прикоснулась к ним. То, что они те же самые что и тогда, летом, сомневаться не приходилось. Ей сделалось чудно от того, каким странным упорством обладает этот человечек, ожидая тут, на в сущности почти плоском море, её море, своей складочки, по которой они все так любят съезжать. Вода затаилась, решила понаблюдать. Трогала колючие коричневые кисти водорослей на дне, смотрела на очень синее, вогнутое небо. Ждать она умела, у нее впереди была собственно вечность, а потому дождалась.
Действуя совсем как другие, этот человечек, заколотил, заколотил руками и вдруг поехал вниз с маленькой, всего-то чуть выше его колена, волне. Вода невольно подалась немного вперед, от чего как-то колыхнулась поверхность и человечек, и без того неловко стоящий на доске, шлепнулся, и она увидела его синие глаза и почти такие же синие продрогшие губы. Откровенно говоря, она ожидала, что он сейчас выскочит на свой берег и растает там, но нет! К ее удивлению этот теплый комочек, выстукивая ручками по поверхности снова погреб в море, пробивая злые, маленькие и резкие волны.
Воде стало совсем интересно, и через мгновенье она уже ведала про него все, но ей это «всё» было ни к чему. Почему-то хватало того, что его зовут Вовка, и он здесь ждет своей волны. Упрямо, почти год и совсем один. Сидит на берегу иногда неделями, наблюдает за заливом каждый вечер, и, если существует надежда, что придет хоть какая-то волна — забегает с доской в море в любую погоду!
Занятно, решила Вода и, качнув себя немного, издалека пустила по своей поверхности складочку, которую, спустя некоторое время, Вовка поймал, и на которой совершенно счастливый выкатился на крупный холодный песок.
Прошло еще сколько-то времени и, однажды, она почувствовала где-то странное тепло. Словно на ее огромном теле лежала теплая капелька: лежала и не таяла. Она переместилась в эту точку. Сквозь совсем холодную зеленую толщу ощутила Вовкины ноги и разглядела его белую доску.
И вдруг, совершенно не отдавая отчета себе в том что делает, качнула себя и, дождавшись когда Вовка встанет и поедет, понеслась с ним рядом. Она рулила его доской, подкладывала себя, свою волну под фанерные плавники так, чтоб он поехал немножечко вбок, хоть чуть–чуть, как те, которых она каждое утро видела у других берегов!
За этой волной она пустила следующую, подняла Вовку осторожно, опустила, подняла, сливая, словно капельку, с ладони! Ей было интересно, ей было весело! Этот Вовка стал словно ее собственным Вовкой, он как будто вообще стал ей, потому что тек вместе с ней, с каждой волны, которая ею же и была. Она катила его, помогала, шептала — он отвечал!
Он отвечал! Сначала неуклюже сдвигал свои намерзшиеся стопы, потом ловчее, смелее! Казалось, его горячее сердце делается открытым и впускает в себя Воду, только не остывает от этого, а, напротив, саму Воду согревает, и от того им двоим так хорошо!
«Мой собственный, такой хороший Вовка»! — думалось Воде! Она кружилась с ним и кружилась до тех пор, пока совсем у него не осталось сил. И тогда, положив его не песок, она помчалась по всем своим морям и океанам, качая просторы волнами, и вдруг поняла, отчего это ей так запомнился именно этот, такой неуклюжий по сравнению с остальными человечками на досках, Вовка.
Не потому что он стал «её Вовкой», а потому что она, великая, вечная и такая огромная вдруг стала его, Вовкиной Водой, и в крохотной теплой капельке его сердца оказалось достаточно места для ее величины и бескрайней вечности.